— Потому что ТЕБЕ самому тоже ЧЕТЫРНАДЦАТЬ, Вася! Какой-то части тебя вечно четырнадцать, ты как подросток! Ты ведешь себя так со мной! Но при этом… при этом у тебя власти на десять жизней вперед! А у него этого нет!
— Но у него есть ты, да? — заикается он и по массивному лицу волны ярости перекатываются. — А у меня нет, значит. Мне нужно еще тебя заслужить.
Со стороны двери прорывается треск, увеличиваясь в интенсивности каждую секунду. Сергей Степанович кричит и громыхает чем-то, приближаясь к пристройке.
— Ничего, ничего не надо заслуживать! — хватаюсь пальцами за собственное лицо от безысходности.
— А тебя, значит, у меня нет. Ну это мы еще посмотрим.
Я гляжу на Кулака в страхе. В мглистых глазах выдавливается чертовщина, будто он сам себя сейчас потеряет. И кто-то другой, какой-то демон, займет его место. Место моего Кулака.
Видимо, старик бьет палкой в дверь.
— Немедленно отвяжись от нее! Алиса!
Бес стремглав приставляет стул к двери, когда хозяин умудряется приоткрыть створку, просунув внутрь пыльный набалдашник палки.
— Ты со мной поедешь, вот сейчас, — бросает жестоко Кулак. — Со мной. Навсегда, Алиса. Там и увидишь своего любимца.
— Еще чего! И охрану свою убирай. Не мучай людей, — на последних словах мой голос пропитывается дрожью.
Он разъяренно смеется, запрокидывая голову.
— Обо всех заботишься, да? Ничего, я выдержу. Ты одумаешься. Ты… простишь меня, — сжимает он челюсти. — Ты простишь меня, и все как раньше будет. Я выдержу.
Я вскрикиваю, когда Сергей Степанович окно разбивает. Его палка в комнату просовывается и прокручивается, в попытках задеть Васю. Кулак бросается теперь к двери и выскакивает наружу.
Бегу, сломя голову, к прикладной лестнице на мансарду. Как только забираюсь наверх, чернявая башка беса уже видна в прорези внизу.
Он взбирается следом, но я пытаюсь лестницу сбросить.
— Алиса! А ну слезай!
— Оставь меня! Верни ребенка!
Удается толкнуть лестницу на полную силу, и я захлопываю напольный вход. Здесь есть щеколда, слава богу. В ужасе наблюдаю, как пол трясется там, где Кулак хочет выбить дверь плечом снизу.
Отползаю и отползаю. Здесь в полный рост на встанешь.
На улице оглушительный удар и гул слышится. А затем он дико орет:
— Спускайся сейчас же. Ты едешь со мной! Я не шучу, Алиса! Я разнесу эту пристройку на хрен!
Пока Сергей Степанович голосит на него, осторожно придвигаюсь к стеклянной крыше. Отсюда можно разглядеть, как Кулак мечется молниями-зигзагами прямо перед входом.
Он вскидывает голову и я прячусь.
— Я не уеду! Ты спустишься ко мне! Ты сейчас же выйдешь ко мне! Ко мне!
Я распахиваю форточку, прежде чем подумаю.
— Никогда! Иди людям своим приказывай! А не мне!
Он сжимает кулаки с такой силой, что мне больно становится.
— Нет, ты мне жена скоро! И будешь слушаться меня, поняла! А спорткомплекс — это неважно!
Конечно, спорткомплекс — неважно, когда сделал и получил все, что хотел.
Абсолютно все. И меня в постели, и открытие на своих условиях, и голосование громады.
Обманул, обманул, обманул, обманул, обманул, обманул, обманул.
— Ты обманул меня! — захлебываюсь я слезами и половина Васильков слышит меня. — Обманул! Зачем я верила тебе?! Я — дура просто! Всем верю!
Кулак едва не прыгает на пристройку, но мне не страшно. Я бросаюсь к другой стене и распахиваю белое окно прямо над входом.
— Пошел вон! Пошел отсюда!
Он ревет мое имя, и сквозь матерщину я слышу, как он обещает заставить меня сделать все, что надо.
— Убирайся! — От рыданий я коверкаю слова. — Не люблю тебя! Не люблю тебя! Никого больше не люблю!
Он пятится, натыкаясь спиной на калитку.
— Убирайся, Кулак! Убирайся от меня, сам оборвыш! Обманул! Ты не нужен мне! Ты никому не нужен! Потому что ты все портишь!
Он пятится и пятится. В сизых лучах прожектора и фонарей я вижу, как он спотыкается на проселочной дороге, едва не падая на одно колено.
Захлопываю окно, и рыдаю над каждой из дощечек, по которым ползу к выходу из мансарды.
Бескровными руками пытаюсь щеколду отодвинуть, но не могу. Нет сил. Они закончились.
И я не верю, что они когда-нибудь вернутся.
Все силы вырвались с криком и больше не восполнятся.
Сцепив ладони над замком, я опускаюсь на них лбом и позволяю сердцу беззвучно разорваться.
Глава 34 АЛИСА
Через два дня выхожу к теперь более оживленному центру Васильков в солнцезащитных очках. И в кепке.
Нет, не потому что парит и жарит безжалостное светило.
А потому что весь город объявил мне бойкот.
Мои крики в сторону Кулака становятся притчей во языцех, а сплетни в поселке разносятся шаровой молнией.
Оказывается, они все теперь любят Кулакова, а не меня!
Хотела бы сказать, что деньги и власть превращают людей в продажных подлиз.
Но они все, видите ли, сочувствуют бесу.
Несчастненький какой! Завел уголовное дело на невинного беспризорника, но всем плевать!
В кафе-столовой буфетчица посматривает на меня искоса, иногда переглядываясь с поварихой.
— Он весь побелел, когда ты пропала, ну тогда в колодце, — причитает Светлана потом в коридоре. — И купил городу столетний запас фонарей, Алиса!
— Ой не глупи, он же замуж тебя берет, — расходится на половину улицы Мария Георгиевна. — Как у Христа за пазухой будешь, человек он большой. Гулять по девкам, конечно, пойдет, но ты уже немолодая. Как теперь исправлять придумаешь, что наговорила.
И эта женщина две недели тому назад предлагала своего племянника-механика, потому что Кулаков точно на мне не женится!
Да кому нужен брак, если ни клятвы мне, ни мои чувства ничего не значат для него.
Ни-че-го.
Даже извинений не придумал.
Я решил! Я сказал! Так надо! Не расскажу!
Шмыгаю носом потом полдороги домой. Потому что все-таки думала Вася мне мужем будет. Шоколадки мне покупать, строить вместе со мной спорткомплексы и детдомы, и спрашивать всякие глупости про книги, в которых он ни хрена не понимает.
А еще, естественно, регулярно массировать и обеспечивать пальпацию моей груди, так как я нуждаюсь в профилактике мастита.
Не позволю никому другому это делать. Никогда!
Даже Мира Никоновна считает, что Кулак не такой плохой, как кажется.
— Он у меня десяток оранжевых уточек купил и десяток единорогов для выпечки, — извиняющимся тоном говорит она. — Даже не знаю, что он собирался с ними делать.
Подлый мерзавец настроил против меня весь город и даже ничего не сделал для этого!
Встречаю на тропинке директора церковного хора. Из кармана рясы торчит силиконовый чехол телефона.
— Прощение — облагораживает душу, — смеряет меня взглядом и семенит дальше.
Единственный, кто полностью на моей стороне, — это Сергей Степанович. Что не может не удручать, так как он самый противный человек города.
— Ишь, губу раскатал, прохиндей, — причитает, когда я помогаю ему обрезать куст крыжовника, — самую первую невесту Васильков ему подавай. Найдем тебе жениха получше и побогаче. Прохиндей даже до этого, как его там, настоящего мьил… мьильялдера не дотягивает. И красивая, и умная, и добрая. Ленивая, конечно, но над этим будем работать. Он еще пожалеет о своих выкрутасах!
И этот человек недавно говорил, что ее никто не возьмет замуж, потому что у нее слишком толстая филейная часть.
А вечером начинается паломничество в избу. Замолвить доброе словечко за святого Василия.
Первым прилетает Его, в пыльных шортах и косой гавайке, с фингалом под глазом.
Дальнейшая беседа вызывает у меня гнетущее состояние, так как однокурсник очень убедителен.
— Тебя там не было просто, — заводит он пылко, — когда мы дверь пытались открыть. Мы когда тебя разглядели, я думал, Кулаков на тот свет отправится. За тобой, возвращать тебя, потому что ты мертвой выглядела, Чернышевская. Он только медиков к тебе подпускал. А потом… он очень разозлился. Я такого еще в жизни не видел. Ты пойми, ты звонила ему, а он трубку не взял. Он попросту с катушек съехал от чувства вины.
